Роза Глинтерщик - учитель на все времена
В рамках цикла встреч Русского культурного центра "О тех, кого помним и любим"
16 июня в 18 часов в Вильнюсской Еврейской библиотеке (пр. Гедимино, 24, внутренний двор)
состоится встреча бывших учеников всех поколений
выдающегося вильнюсского преподавателя русского языка и литературы
Розы Владимировны Глинтерщик.
Вход свободный.
Интервью с Розой Глинтерщик, опубликовано в газете "ОБЗОР" (12/06/2014).
Роза Глинтерщик - учитель на все времена
Бывший вильнюсский учитель Роза Владимировна Глинтерщик обучила русскому языку и литературе огромное количество литовской интеллигенции. Мы встретились в Иерусалиме, где она теперь живёт, и в самом начале разговора Роза Владимировна со словами «покажу вам некоторые раритеты» взяла альбом со старыми фотографиями, начала его перелистывать и комментировать.
«Я по призванию – учительница»
Роза Глинтерщик: Вот, взгляните на фотографии моих любимых учеников…
- А были и нелюбимые?
- Конечно. Но были более или менее любимые. Вот, скажем, книга 1963 года известного ныне историка и литературоведа Альгиса Бучиса с дарственной надписью. И если говорить именно о нём, то недавно он прислал мне ещё одну свою прекрасную работу «Житие богоизбранного Войшелка». (Сокращённый русский вариант очень солидного и основательного в историческом и литературоведческом плане исследования древних письменных памятников времён Великого княжества Литовского, перевод Георгия Ефремова. – прим. Т.Я.).
С 1953 по 1970 год я работала в Литве в знаменитой, можно сказать элитной, вильнюсской литовской школе им.Саломеи Нерис. Позже, в силу моих «неправильных» взглядов, меня «разжаловали»: выбросили и из школы, и из вильнюсского Педагогического института, где я одновременно работала как методист, сняли все научные звания и запретили давать мне кафедру. Это были мучительный для меня год профессионального простоя. Он меня буквально подкосил морально и физически – нервы сдали. Но мне удалось уговорить Пятраса Янкаускаса, директора окраинной столичной 21-ой школы, расположенной на тогдашнем проспекте Красной Армии (ныне Саванорю), чтобы он меня туда взял. И здесь я с удовольствием работала с 1972-го до 1996 года, вплоть до репатриации в Израиль. Выходит, в Литве и только с литовскими детьми я проработала более 40 лет. Преподавала им русский язык и литературу – тогда так было принято. Но чисто языковые уроки, признаться, ни я, ни дети не очень-то любили. Зато очень любили литературу. К тому же каждый год ставили на русском языке один или два спектакля, которые дети обожали, это осталось в их памяти на долгие годы.
- Это были спектакли по произведениям русской классики?
- Лишь отчасти это было связано со школьной программой – скажем, сцены из «Евгения Онегина» или «Мастера и Маргариты»…
- Простите, что перебиваю, но в те годы Вы уже преподавали практически запрещённого Булгакова?
- Да. Но в основном писала самостоятельные сценарии. К сожалению, их в моём архиве почти не осталось - коллеги всё разобрали. Зато этот опыт обобщён в учебниках, которые в Литве издавались и после моего отъезда. Педагоги ими охотно пользуются по сей день.
Так вот, в начале своей педагогической карьеры я несколько лет одновременно работала и в школе им. Саломеи Нерис, и в столичном Педагогическом институте. Потом защитила диссертацию в Ленинграде, получила звание кандидата педагогических наук. А в Литве в ту пору как раз начались антиправительственные выступления – в частности, в Каунасе 14 мая 1972 года покончил жизнь самосожжением 19-летний студент Ромас Каланта, после чего литовское правительство получило из Москвы приказ срочно «зачистить» все высшие учебные заведения.
- От кого?
- От тех, кто мог внушать студентам «неправильные» мысли. В нашем пединституте нашлась такая Клавдия Волчкова, секретарь парторганизации, ужасно меня ненавидевшая и ревновавшая за то, что как преподаватель я пользовалась успехом у студентов. Она и предложила меня убрать. Не с первой попытки, но это было сделано. Меня отчислили. Но этого оказалось недостаточно. Было приказано также «нигде не давать ей кафедру», т.е. начисто лишить меня общения со студентами в любом вузе Литвы. Мне официально заявили, что следует подыскать другую работу: редактором или корректором, а про преподавательство забыть навсегда. Для меня это был ужасный удар. Дело в том, что я по призванию - учительница. Мои родители тоже были учителями.
Мать родом из Литвы, из местечка Гелвонай. А отец – из Витебска. В 1918 году они принимали участие в литовской революции. Отца арестовали, приговорили к пожизненному заключению. Но тогда Советский Союз затребовал к себе всех, кто родился в его пределах, и таким образом мои родители попали в Москву. Мать попала в Малаховскую еврейскую колонию, позже закончила московский пединститут как учитель-историк. Отец работал на партийной должности. В 1937 году арестовали уже их обоих – сначала мать, потом отца. Я оказалась в детском доме на Украине, в г. Каменка. И для меня, очень чувствительного по природе человека, это стало таким потрясением, что меня даже отправили лечиться в сумасшедший дом, где я пробыла два или три месяца. Однако эта травма осталась потом на всю жизнь.
Отец в неволе погиб. Маму, к счастью, через два года освободили. В тот момент к руководству НКВД пришёл Берия и на первых порах он освобождал тех, кто был посажен ни за что. Мама освободилась, взяла меня из детского дома, и мы вернулись в Подмосковье, в посёлок Ухтомка, где жили с родителями до их ареста. Однако вскоре, в июне 1941-го, началась война. Маме где-то тайно сообщили, что тех, кто уже сидел и был на подозрении, будут арестовывать по второму разу. Мама сказала об этом нашему соседу, бывшему эсеру, но он ей не поверил и погиб. А мы благодаря нашим знакомым выехали из Москвы и после множества дорожных несчастий (нас начисто обокрали, мы страшно мучились и т.п.) оказались в поселке Барыш под Сызранью, где и пробыли до конца войны. Там я окончила школу, а после войны поехала в Москву учиться. Тем временем мама со своей сестрой, которая тоже была родом из Литвы и жила там до войны, вернулись на родину. В 1948 году и я, второкурсница, приехала сюда. Как круглую отличницу меня перевели без особых проблем. Я продолжила учёбу в каунасском, а затем в вильнюсском университете. В 1951 году, по окончании с отличием вуза, должна была идти в аспирантуру, но начальство, узнав, что мои родители были репрессированы, и отец погиб в тюрьме, так и не дождавшись реабилитации, дорогу в аспирантуру заменило ссылкой молодого специалиста в глухую литовскую деревню. К счастью, в тот момент я ждала ребёнка, своего первенца – дочь Елену, и потому смогла остаться в Вильнюсе.
Сначала пыталась работать в 6-ой средней русской школе, но малышка много болела, и, заподозрив меня в симуляции, меня оттуда вскоре выгнали. Позже нашла работу в вечерней, русско-литовской школе, а с 1953-го меня пригласили в литовскую школу им. Саломеи Нерис, где я до этого уже иногда замещала учительницу-русистку и очень понравилась тамошним детям. Они сами пошли к директору просить, чтобы меня оставили в этой школе насовсем. Так оно и случилось.
«Я не стараюсь изменить своих учеников - я их уважаю»
- Сколько обязательных уроков русского языка и литературы в неделю было тогда в литовской школе?
- По-моему, пять.
-Т.е. практически каждый день был урок либо языка, либо литературы. Ребята учились охотно или так себе?
- Охотно, очень охотно! Хотя ребята были, конечно, разные. Но у меня есть свидетель – моя дочь Лена, которая училась в том же классе. Были, разумеется, те, кто жаловался на большую нагрузку, но ко мне относились хорошо.
В разговор вступает дочь Елена: К тебе относились с уважением.
- А отношение к самому предмету – русскому языку – вызывало неприязнь или отторжение?
Елена: Я училась в 60-е годы, и тогда отношение было скорее нейтральным, как к химии, физике или английскому. Не помню, чтобы кто-то протестовал именно против русского языка.
- В школе им.Саломеи Нерис учились дети, знавшие русский, или их приходилось учить с нуля?
Роза Глинтерщик: Я преподавала только в старших классах, и большинство детей русский язык знали. Кто-то хуже, кто-то лучше, но совсем не знавших не было. В других школах в Вильнюсе положение было аналогичным. Мы с учениками быстро установили хороший контакт.
Вот фотография моего первого выпуска, тогда это была ещё отдельная от мальчиков 2-я женская школа. Некоторые из моих учениц были очень яркими – скажем, Аудра Гирдзияускайте (она стала потом влиятельным театральным критиком – Т.Я.), будущая актриса Агния Григоравичюте, Рита Балтушите (ставшая известной журналисткой –Т.Я.)… Я руководила этим классом и страшно мучилась, потому что у всех них были свои характеры, все настаивали на своих принципах, друг с другом не дружили – в общем, это был трудный класс.
- Вам как педагогу удалось поменять эту ситуацию?
- Видите ли, у меня другие педагогические принципы. Я не стараюсь изменить учеников. Я уважаю их и считаю, что каждый имеет право на свой характер, но моя задача сделать так, чтобы между учениками не было ненависти, чтобы в классе всегда была приятная рабочая атмосфера. И, как правило, мне удавалось этого добиваться.
Вот ещё одна старая фотография, которая вас, наверняка, заинтересует: это ныне знаменитый театральный режиссёр Кама Гинкас. Тоже мой ученик, безумно талантливый, что было ясно уже тогда. Мне вообще везло на талантливых детей. Знаете Юру Григорьева, талантливого вильнюсского поэта? Он учился у меня в Педагогическом институте. Как и обаятельный Юра Ефремов, необыкновенно одарённый поэт и переводчик, тоже мой бывший студент. Вот ещё два любимых ученика из школы Саломеи Нерис – Адас Катилюс и Ричардас Дамбраускас. Это всё мои любимые дети…
- Ваши любимые дети поддерживали с Вами связь, когда вырастали из своих школьных пиджачков и платьиц?
- Здоровались и улыбались при встречах всегда, но настоящую связь поддерживали немногие: Альгис Бучис, Ричардас Дамбраускас…
Каждый год вместе с учениками мы ставили несколько спектаклей. Вот, например, фотография из «Алых парусов».
- Но, кажется, в те годы и Александр Грин в школьную программу не входил и вообще был полу запрещённым автором.
- Конечно. Поэтому некое сдержанное недовольство педагогическое начальство выражало. Но ко мне очень хорошо относился директор школы, т.к. видел, что дети меня хорошо приняли, что я пользуюсь у них авторитетом и фактически с ними дружу. Для него это было важнее, чем разбираться, входит Грин в советскую школьную программу или нет. В этом было несомненное преимущество моей работы в литовской школе, своего рода защитная рубашка, оберегавшая меня от слишком пристальной цензуры.
- К слову, аналогичное правило не раз срабатывало и в обратном направлении. Скажем, первая публикация некоторых религиозно-философских сочинений Льва Карсавина состоялась по-литовски на 15 лет раньше, чем по-русски.
Дочь Елена: Так происходило, вероятно, потому, что не всегда в Литве точно знали – что можно печатать или ставить на сцене, а что нет. Конечно, из Москвы получали запретительные списки, но в них не слишком-то вникали. Когда я уже сама стала учителем, помнится, на одной из олимпиад по русскому языку в конце 80-х дала ученикам отрывок из текста запрещённого тогда в СССР Анатолия Гладилина, и никто даже глазом не моргнул.
Роза Глинтерщик: Вот фотография ещё одной из наших школьных постановок: «Обыкновенное чудо» Евгения Шварца.
- Многие ли из ваших учеников связали свою судьбу с театром?
- Помимо уже названных, известными актёрами стали Арунас Сторпирштис и Ромас Раманаускас. Ромас буквально открыл себя, когда мы ставили отрывки из романа Дж.Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Это была целая история. Когда мы задумали эту постановку, вскоре поняли, что в моём классе и в школьном театральном кружке, который я вела, актёра на роль главного героя Холдена Колфилда просто нет. Но тут одна девочка сказала, что в параллельном классе, похоже, учится подходящий парень – Ромас Раманаускас. Правда, он сплошной двоечник, ни по одному предмету у него нет ни одной положительной оценки и потому он, вероятно, откажется.
Я всё же решила с ним поговорить. Пришла на переменке в этот класс и вижу: около стола стоит такой высокий-высокий парень с холодным лицом. Я робко спросила его, читал ли он «Над пропастью во ржи»? Оказалось, хоть и двоечник, но читал. «А не согласились бы Вы поучаствовать в нашем школьном спектакле?». «Я попробую». И с тех пор, пока мы довольно долго готовили этот спектакль каждая репетиция с участием Ромаса стала для нас отдельным спектаклем. Он пробовал разные варианты, сразу выучил весь текст наизусть и так интересно репетировал, что это было просто поразительно. Его родители – благополучная семья инженеров – честно говоря, уже не знали, что с ним делать, куда его деть с двойками по всем предметам. А я почти сразу им сказала, что он будет очень хорошим актёром. Сначала они сопротивлялись, но потом убедились, что это действительно настоящее призвание Ромаса. Теперь мы все знаем, какой прекрасный актёр из него получился.
В том памятном спектакле взошла ещё одна актёрская звезда – Арунас Стопирштис играл в нём Стрэдлейтера. Вообще получилась хорошая постановка, многие вильнюсцы её по сей день вспоминают. А всего за время моего учительства этих спектаклей была тьма. Каждый год мы ставили один или два.
Дочь Елена добавляет: Но это ведь, мама, не считая сцен в классе.
- Разумеется, не считая сцен, которые мы ставили в каждом классе по тому материалу, который проходили. Вот, кстати, на фотографии мой тогдашний главный режиссёр – Вальдас Каминскас, мой ученик и друг до сегодняшнего дня. Он работает в каких-то телекоммуникационных системах. Очень хороший человек, долгие годы помогающий нашей семье, все наши связи с Литвой идут через него.
- Он по-прежнему говорит с вами по-русски?
- Да.
- А что значат ваши слова «Он был главным режиссёром»? Он помогал вам ставить спектакли?
- Да. Это было уже в годы моей работы в 21-ой школе на пр. Красной Армии. Когда я становилась в тупик - с годами просто устала, мне не всегда хватало воображения - тут приходил Вальдас, уже закончивший школу, и придумывал какие-то интересные сценические ходы. Вот фотография из «Дракона» Е.Шварца – посмотрите, какие все мальчики – красавцы. И девочки были не хуже, разумеется. Одна из них, Инесса Арлаускайте, однажды разрисовала стену в нашей квартире, потом, конечно, она стала замечательным художником.
О прелести преподавания русского в литовской школе
- Роза Владимировна, насколько Вы были свободны, а насколько сами сознательно нарушали границы жёсткой в идеологическом плане советской школьной программы? Или для национальных школ она была не такой жёсткой, как для русской?
- Поначалу я более или менее придерживалась общепринятых стандартов обучения. Но потом поняла, что напрасно это делала, и в 70-80-е годы постепенно ввела в свой курс произведения Есенина, Булгакова, Ахматовой.
Дочь Елена добавляет: Мама, но ведь раньше нарушением программы было и то, что ты «Войну и мир», например, преподавала чуть ли не полгода, превышая все предписанные нормы. А потом ещё бралась за «Анну Каренину», которой вовсе не было в программе.
- Да, так и было. И Маяковского я преподавала гораздо подробнее, чем намечалось в программе -дети очень любили его творчество.
- Всем подросткам он нравится.
- Особенно, если делать акцент на его раннем его творчестве. В общем, я чувствовала себя абсолютно свободно как преподаватель. Дети были довольны, программа успешно проходилась, и никому не было дела до того, как именно я работаю. В этом прелесть преподавания русского в литовской школе: никто точно не знает, что надо, а что не надо. Ведь русский язык там – не основной предмет, поэтому нет никакой мелочной опеки.
И если детям нравился материал, который мы изучали, я предлагала каждому классу оживить его постановкой отдельных сцен. В школе им. Саломеи Нерис ребята нередко этого хотели, а в 21-ой такая практика стала правилом. А это незабываемый опыт в жизни каждого ребёнка. Пока ты читаешь со стороны, скажем, знаменитую сцену девушек у окна из «Войны и миры», это просто слова. Но когда современные школьницы хоть ненадолго примеряют эти образы непосредственно на себя, они совершено иначе это воспринимают. Даже самые ограниченные дети это понимали и любили.
«Я себе позволяла вообще чёрт знает что!»
- Кроме того, в 21-ой школе я себе позволяла вообще чёрт знает что: например, организовала философский семинар. И проводила его рано утром, перед началом уроков. А ведь эта школа находилась тогда на самой окраине города, в неё съезжались дети из окрестных сёл и деревень -по расхожему мнению, менее развитые, чем городские. И когда я предложила вести философский семинар, приезжать нужно было не к 8.30 утра, как обычно, а на час раньше. И представьте себе - мороз, пурга, проливной дождь, но все приезжали - в любую погоду.
- Что было предметом этого семинара?
- Все наши материалы, конечно, давно разобрали мои коллеги-педагоги. Но вот, например, сохранилась программа, составленная на основе этих семинаров и вышедшая в 1996 году в издательстве «Гимтасис жодис». В ней, помимо прочих, указаны такие темы: Европейская культурная ситуация в конце ХХ века; Культурологический и философский комментарий к изучению современной мировой литературы; Проблемы массового общества в ХХ веке; Массовая культура в ХХ веке и её разновидности; Позитивизм, неопозитивизм; Ницшеанство; Интуитивизм Анри Бергсона; Коллективное бессознательное; Архетипы Карла Юнга; Индивидуальная психология Альфреда Адлера; Экзистенциализм; Модернизм; Постмодернизм; Мультикультурализм… и т.п.
- Да такая программа сделает честь любому образовательному заведению, не только средней школе!
- Конечно, всё это сжато…
- Понятно, но восхищает уже сам факт, что старшеклассникам обычной литовской школы было интересно об этом говорить, к тому же – по-русски.
- Несомненно. Когда мы эту программу выполнили, они ещё просили развернуть некоторые темы поподробнее.
- Ребята читали первоисточники или полагались на Ваш пересказ?
- В основном, конечно, довольствовались моим изложением материала, но некоторые доходили и до первоисточников. Любопытная история: много лет спустя, будучи в гостях в США, я случайно встретила в лифте небоскрёба одного из своих прежних литовских учеников. И он моментально перевёл разговор в наше общее прошлое: «Ах, как жаль Роза Владимировна, что мы с вами тогда не договорили вот на эту тему….»
- Как трогательно!
- Мало того, он тут же захотел со мной ещё раз встретиться, чтобы договорить.
- Значит, все эти годы так или иначе он продолжал думать о том, что вы когда-то заронили ему в голову.
- Похоже, что так. Но встретиться с ним ещё раз я, увы, не смогла.
- Как говорила моя любимая преподавательница в московском ГИТИСе, Нина Петровна Банникова, главная задача педагога – запустить ученику ежа под череп, а дальше он сам сделает своё дело. Таких ежей, Роза Владимировна, Вы, как видно, запустили немало.
- Надеюсь.
Когда уроки закончились
- Последняя часть моей педагогической истории развернулась в 1987 году, когда к власти пришёл Горбачёв. В 1985 или 1986 году литовское издательство «Швиеса» объявило конкурс на новый учебник по современной русской литературе для 12 класса. Я заявила, что хочу в нём участвовать. И мою кандидатуру – единственную изо всех претендентов – директор издательства Спурга лично отправился проверять в ЦК партии на идеологическую лояльность. К конкурсу всё же допустили. В итоге в нём участвовали три группы, одну из которых составляли преподаватели Вильнюсского университета. Я закончила свой учебник самой первой – мне ведь ничего не надо было согласовывать с соавторами, и после обсуждения он получил первую премию с такой публичной аттестацией: «Вот, пока мы только думали, с каких позиций дальше преподавать, люди уже всё написали». Ко мне была только одна претензия от учителей, которую я считаю правильной: я сама отрицательно отношусь к творчеству Лимонова, но его работу «У нас была великая эпоха» мне всё-таки следовало упомянуть.
И после того, как мой первый учебник вышел, меня стали буквально засыпать заказами: попросили написать учебник для 9 класса, потом для других возрастов. В итоге у меня вышло в Литве 10 учебников, я продолжала их писать, уже даже живя в Израиле.
- Ими охотно пользуются по сей день, насколько мне известно.
- В литовской школе вряд ли, там ведь не осталось предмета «Русская литература». Одна из моих бывших учениц и давно уже коллега говорит, что в литовской школе о серьёзной русской литературе сегодня не может быть и речи, т.к. очень немногие дети знают язык. Зато эти книги, надеюсь, вовремя пришли в русскую школу – как Литвы, так и других стран.
- Как в 60-80-е годы вам жилось и дышалось в Литве в ментальном смысле? Хотя уже один тот факт, что вам удалось создать философский семинар в обычной школе, уже говорит о многом.
- Расскажу, как было на самом деле. В той же школе, где мне удалось наладить такой хороший контакт с детьми, создать философский семинар и т.п., ко мне плохо относились учителя-литуанисты: они считали, что я у них забираю детей. По сути, ведь так оно и было.
- В смысле: перетягиваете в другое культурное пространство?
- Да. Но кто им самим мешал делать то же самое? Создавать интереснейшие программы, ставить спектакли. У них было огромнейшее поле деятельности, ведь в литовской литературе много несложных произведений, даже более доступных детям.
- Видимо, это была элементарная профессиональная ревность.
- Конечно. Подобное я испытывала и раньше, в школе им. Саломеи Нерис, отчасти – в университете. И убедилась: коллеги больше всего ревнуют к уважению учеников. Если педагог пользуется у них авторитетом и вообще что-то из себя представляет, коллеги к нему относятся плохо. Надо с этим считаться и либо притворяться иным, вырабатывать угодливую позицию, которая бы всех с ним примирила, либо ожидать серьёзных неприятностей.
- А чисто по-человечески, в своей семье, среди друзей и близких по духу коллег, Вам было легко рассуждать и думать о сложных философских вещах, о драматических судьбах лучших русских писателей ХХ века?
- Да-да, очень легко! Когда это я там работала – уже сто лет прошло с той поры! - но именно сейчас я получаю всё больше писем от учителей, с которыми была когда-то связана, которых приглашала на свои спектакли, и они охотно приходили, хорошо относились к моей работе. Эти письма полны самых добрых слов. Например, от Ирины Волошиной – чудесного человека и прекрасного специалиста, которая всю жизнь преподаёт русский в литовской школе. Или от другой коллеги, моей бывшей ученицы, Вики Ясюлите, которая работает в моей прежней 21-ой школе.
- Знают ли ваши учебники в России?
- Мне об этом неизвестно. Но когда в Литве вышли мои «Очерки новейшей русской литературы. Постмодернизм», которые являются одновременно также хрестоматией и справочником, их значительную партию закупили для Эстонии. А в Москве официально возникла загвоздка: книгу похвалили, но тут же спросили, договорилась ли я с авторами публикуемых отрывков о праве на их воспроизведение? Конечно, нет, ведь я не могу одна делать работу большого издательства. Так ничего в России и не состоялось.
- Зато работать в литовской школе вам было легко и комфортно.
- Совершенно верно.
- Вы сотрудничали в те годы с русскими школами, показывали им свои спектакли? Как-никак это же ставилось и игралось по-русски.
- Мы пытались. Помните, у Иосифа Бродского есть такая пьеса «Демократия»? Как только её опубликовали, мы её слегка сократили и считали, что показать такую вещь именно в русской школе было бы интересно. Однако, нас не захотели принять, ясно дав понять, что «нерусскому» человеку Бродскому (даром что лауреату Нобелевской премии по литературе – Т.Я.) вряд ли стоит рассуждать о России.
- Роза Владимировна, с кем из ваших учеников, сохранилась наиболее живая связь?
- Внимательно слежу за работой Ирины Волошиной и Вики Ясюлите, очень ценю всё, что делает Альгис Бучис. С другими учениками связи постепенно затухают, прежде всего, по моей вине – я уже, разумеется, не в той форме, что раньше.
Когда ещё преподавала в школе, то в самом конце учёбы, когда сданы выпускные экзамены, все оценки проставлены, и от меня как педагога уже ничего не зависит, я всегда просила своих учеников написать мне, как они оценивают нашу совместную работу. В особой у меня папке сохранилось много таких отзывов – и совсем краткие, и целые трактаты. Весьма познавательное чтение.
- Роза Владимировна, мы как-то упустили в разговоре вашу работу в вильнюсском Педагогическом институте. Там у Вас были какие-то яркие моменты, интересные ученики?
- Конечно, были. Правда, не будем скрывать: студенческая аудитория пединститута в целом не слишком высокого интеллектуального качества. Так всегда бывает. Есть один-два-три развитых человека, а остальная масса… словом, то, что мы выпускаем в школе. Поэтому методические занятия, которые я проводила, рассказывая о том, как подойти к детям, моим слушателям, как правило, не к чему было приложить – они вообще не имели такого опыта. Но в самом конце 60-х в институте появился вчерашний москвич Юра (Георгий) Ефремов – полный энергии, свежих мыслей, активности, чисто педагогического желания всех поднять, всех просветить, всем рассказать, чем живут москвичи. Он очень охотно и постоянно это делал, и при мне, и без меня. В моём присутствии я его ещё держала в каких-то рамочках, а без меня, поскольку он ученик Якобсона, он вёл себя в идеологическом смысле порой чересчур вольно, вольнолюбиво. И об этом регулярно доносили директору института, который меня вызывал и говорил, что на моих лекциях произносят ужасные речи, и почему, мол, я допускаю эту крамолу. Он очень активно и грозно сердился по этому поводу. Но Юра оставался Юрой – всюду читал свои талантливые стихи, пел под аккомпанемент гитары и совершенно оживил нашу серую жизнь. Когда меня лишали кафедры, отчасти я пострадала из-за Юры тоже: мол, откуда он появился, почему его приняли и т.п. Но на самом деле его роль была совершенно необыкновенной: свежим ветром повеяло не только на студентов, но и на меня тоже, на всех нас – тех ребят, которые ко мне приходили и у нас собирались. Юра был живым человеком, который нёс с собой яркую живую жизнь, неподвластную никаким трусливым законам. И это всё осталось во всех.
В пединститут после того памятного скандала я больше не вернулась, зато много лет преподавала в институте усовершенствования учителей, ездила как методист по всей Литве, по деревням, давала открытые уроки, консультировала коллег. Была страшно занята, измучена, истощена. На самом деле мне давно полагалось прекратить эту бурную, чрезмерную деятельность. Но я лишь несколько сократила нагрузку, когда начала писать учебники, однако, даже переехав в Израиль, вплоть до 2004 года продолжала писать книги для литовских издательств.
- И последний вопрос – снова о русском языке. Как Вы полагаете, что происходит с ним и русской культурой сегодня, когда в силу различных исторических и технологических обстоятельств (развитием интернета и т.п.), они выходят далеко за рамки России и её окрестностей, становятся просто частью мировой культуры, как, скажем, английский язык и культура на нём?
- Ничего хорошего, по-моему, с русским языком не происходит. Он сейчас разбился на несколько потоков. Один - газетно-новостной - старается вобрать в себя все новации и тем самым для большинства людей становится вовсе непонятным. Другой поток основывается на классике, но он беднеет. А вкус к настоящей культуре, к точному слову, увы, потерян.
- Потерян или теряется?
- Ну, может, теряется. И надо здорово постараться, чтобы не потерялся совсем.
- Спасибо за эту встречу, Роза Владимировна!
Беседовала Татьяна Ясинская,
Апрель 2014 г. Иерусалим
http://www.obzor.lt/events/e839.html